Неточные совпадения
Чрез пять минут из боковой комнаты высунулась к Обломову голая рука, едва прикрытая виденною уже им шалью, с
тарелкой, на которой дымился, испуская горячий пар,
огромный кусок пирога.
— С правой стороны вашей стоит vin de Graves, вы опять не ошибитесь, — и Тирье, пихая
огромную щепотку табаку в широкий и вздернутый в одну сторону нос, сыпал табак на
тарелку.
Тетушка Татьяна Степановна разливала налимью уху из
огромной кастрюли и, накладывая груды икры и печенок, приговаривала: «Покушайте, матушка, братец, сестрица, икорки-то и печеночек-то, ведь как батюшка-то любил их…» — и я сам видел, как слезы у ней капали в
тарелку.
Магнолии, с их твердыми и блестящими, точно лакированными листьями и белыми, с большую
тарелку величиной, цветами; беседки, сплошь затканные виноградом, свесившим вниз тяжелые гроздья;
огромные многовековые платаны с их светлой корой и могучими кронами; табачные плантации, ручьи и водопады, и повсюду — на клумбах, на изгородях, на стенах дач — яркие, великолепные душистые розы, — все это не переставало поражать своей живой цветущей прелестью наивную душу мальчика.
Дальше — так: едва я успел взять кубик на вилку, как тотчас же вилка вздрогнула у меня в руке и звякнула о
тарелку — и вздрогнули, зазвенели столы, стены, посуда, воздух, и снаружи — какой-то
огромный, до неба, железный круглый гул — через головы, через дома — и далеко замер чуть заметными, мелкими, как на воде, кругами.
Это были скучнейшие, но всегда многолюдные вечера с ужинами, на которых, кроме трех-четырех ораторов, гости, большею частию московские педагоги, сидели, уставя в молчании «брады свои» в
тарелки, и терпеливо слушали, как по часу, стоя с бокалами в руках, разливались В.А. Гольцев на всевозможные модные тогда либеральные темы, Н.Н. Златовратский о «золотых сердцах народа», а сам Д.И. Тихомиров, бия себя кулаками в грудь и потрясая
огромной седой бородищей, вопиял...
Афраф, стройный, с седыми баками, в коломенковой ливрее, чистый и вылощенный, никогда ни слова не говорил за столом, а только мастерски подавал кушанья и убирал из-под носу
тарелки иногда с недоеденным вкусным куском, так что я при приближении бесшумного Афрафа оглядывался и запихивал в рот
огромный последний кусок, что вызывало шипение тетенек и сравнение меня то с собакой, то с крокодилом.
Он выпил первоначально
огромную рюмку водки, сел и, сам наливши себе полную
тарелку горячего, начал есть почти с обжорством, как обыкновенно едят желчные люди.
— Ночь теперь если тихая… — начал он с заметным удовольствием, — вода не колыхнется, как зеркало… Смола на носу лодки горит…
огромным таким кажется пламенем… Воду всю освещает до самого дна: как на
тарелке все рассмотреть можно, каждый камышек… и рыба теперь попадется… спит… щука всегда против воды… ударишь ее острогой… встрепенется… кровь из нее брызнет в воду — розовая такая…
Там пили «горилку», но не здешнюю, а какую-то особенную, привезенную «видтыля»; ели ломтями розовое свиное мясо; ели толстые,
огромные колбасы, которые были так велики, что их надо было укладывать на
тарелке спиралью в десять или пятнадцать оборотов.
На этот раз Иван Ильич не выдержал. Он прервал речь и обратился к нарушителю порядка и обидчику. Это был один еще очень молодой учащийся, сильно наклюкавшийся и возбуждавший
огромные подозрения. Он уже давно орал и даже разбил стакан и две
тарелки, утверждая, что на свадьбе как будто бы так и следует. В ту минуту, когда Иван Ильич оборотился к нему, офицер строго начал распекать крикуна.
Иван Павлыч бережно принес
огромный лист, наклеенный на коленкор. Кудряшов взял его, раздвинул около себя
тарелки, бутылки и рюмки и разложил чертеж на забрызганной красным вином скатерти.
— Покушай ушицы-то, любезненькой ты мой, — угощал отец Михаил Патапа Максимыча, — стерлядки, кажись, ничего себе, подходящие, — говорил он, кладя в
тарелку дорогому гостю два
огромных звена янтарной стерляди и налимьи печенки. — За ночь нарочно гонял на Ветлугу к ловцам. От нас ведь рукой подать, верст двадцать. Заходят и в нашу Усту стерлядки, да не часто… Расстегайчиков к ушице-то!.. Кушайте, гости дорогие.
Один стол был накрыт в конторе для хозяина, мастеров и конторщиков, другой — внизу — для подмастерьев, третий — в брошировочной для девушек. Фальцовщицы поднялись наверх и нерешительно толкались вокруг стола. Среди бутылок стояли на больших блюдах два
огромных нарезанных пирога, кругом на
тарелках пестрели закуски.
Прохожу в первую комнату, служащую мне одновременно столовой, гостиной и спальней (так как на ночь мне стелется там на широкой оттоманке). На столе грязные пустые
тарелки, остатки соуса на блюде, кусочки хлеба и на самом видном месте записка.
Огромные корявые буквы гласят: «Пожалуйста, не сердысь, я съила твою курыцу. Она била вкусни, толъко малы соли. А супу тоби оставила. Ешь на здоровья. Твоя Султапка».
Эйхлер говорил с таким убеждением, с таким жаром злодейского восторга, так живо описал свои планы, что у старика отошло сердце, как от вешнего луча солнца отходит гад, замиравший в зиму;
огромные уши зашевелились под лад сердца, словно медные
тарелки в руках музыканта, готового приударить ими под такт торжественной музыки. Пожав руку племяннику, Липман произнес с чувством тигрицы, разнежившейся от ласк своего детенка...
Взяв с
тарелки огромную мясновскую редьку, стоявшую на столе под хрустальным колпаком, Потемкин отрезал от нее толстый ломоть и продолжал...